А может быть и не было меня – молчи
И сердце без меня само стучит
И рвутся струны сами собой
Как будто обрывается свет,
А может быть и нет...

Из-за такой ерунды, как кашель Тимофей Тарабрин никогда в жизни не пошёл бы к врачу. Подумаешь, само пройдёт, невелика болячка. Но когда кашель стал затяжным и глубоким, майор Волков едва ли не насильно отправил своего напарника в больницу. В конце-концов, капитан тоже уже не был мальчишкой, на котором всё заживало, как на собаке. И как они любили шутить, тела их принадлежали управлению внутренних дел, соответственно, Тарабрин занимался ничем иным, как порчей казённого имущества.
Настроение у оперативника было самое паршивое. Мало того, что его замучил кашель, который отдавался болью в груди, так ещё и погода не радовала; дождливые и пасмурные дни шли друг за другом чередой. Одинаковые октябрьские дни казались наказанием за какие-то особые прегрешения. И Тимофей думал, что этот день такой же одинаковый и особенно странный, очень подходящий для того, чтобы застрелиться.
С такими мрачными мыслями он входил в кабинет участкового врача, и с ними же выходил оттуда. Терапевт, качая головой, назначила ему прогревание в процедурном кабинете, десять сеансов, не меньше. И уж конечно же, беречь себя на работе. Не перенапрягаться, а лучше - вообще взять больничный. Всё так радужно и позитивно, как будто бы Тимофей действительно мог себе это позволить, особенно сейчас, осенью, когда у всех маньяков и психов сезонное обострение. Впрочем, ему казалось, что это не зависит ни от какого времени года.
Дома ждала женщина. Которая переживала за капитана, поддерживала, как умела, а, самое главное, верила, что всё будет хорошо. Обязательно будет, и обязательно скоро. Вот только Тимофею отчего-то так не казалось. Жизненная стойкость оставалась, но оптимизма с каждым днём будто бы становилось всё меньше… Но каждый день капитан словно открывал второе дыхание в себе. Откуда оно бралось, сложно было сказать. Возможно, это тепло, которым окружали его близкие люди, несмотря на все трудности и беды. А может быть, старые воспоминания, которые как солнечные блики, то появлялись, то исчезали на краю сознания. Тарабрин всё время пытался найти то, чего ему так не хватало теперь, но никак не мог добраться до истины – она стекала как сквозь пальцы вода.

А может быть и не было меня – скажи
И кровь, как речка между камней, сама бежит
И рвутся струны сами собой
Как будто обрывается свет,
А может быть и нет...

Войдя в небольшой светлый кабинет со специфическим, процедурным запахом, Тимофей быстро снял обувь, оставляя у дверей. За пластиковой ширмой стояла кушетка, за ней же стоял стол, за которым сидел врач и что-то писал. Милиционер видел только край халата и кончик локтя, подрагивающий от резкого почерка, как предположил Тарабрин.
- Здравствуйте. Я к вам на процедуру. Это вы – доктор… - Тарабрин заглянул в направление. Пока он бегал оформлять больничный, участковая написала номер кабинета и фамилию врача. Конечно, неразборчиво, как и положено. Но когда Тимофей вчитался, сердце его пропустило два удара, - …Каретников?
Со скоростью света промчались мысли, обгоняющие и сбивающие одна другую. Как такое может быть? Родственник? Однофамилец? За доли секунд перед глазами словно плёнка жизни отмоталась назад.
- Проходите. – из-за ширмы донёсся плавный и мягкий голос. Неприкрытые ноты усталости заставили капитана невольно вздрогнуть и замереть на пороге. Что сделать, чтобы избежать его взгляда? Уйти прямо сейчас, ничего не говоря? Или…
Не успев додумать до конца, оперативник поднял голову и через мгновение мужчины смотрели друг на друга. Повисла бесконечная, гнетущая тишина.
Перед Тарабриным стоял Антон Каретников. Осунувшийся, сильно похудевший. Когда-то ярко-русые волосы теперь казались выцветшими и посеревшими от седины, а на лице проступило куда больше морщин. Но глубокие голубые глаза, и всё те же, чуть пухлые губы красивой формы, высокий лоб - всё оставалось таким же, как и тогда – и шесть лет назад, когда на суде оглашали приговор; и двенадцать лет назад, когда небо над головами было таким ярко-синим и солнце светило прямо в глаза, а ветер трепал волосы, гоняя по палубе теплохода искренний смех.
- Здравствуй, - спокойно и тихо сказал бывший хирург, - Тимофей.
От его голоса, в котором была такая неподдельная лёгкость, и вместе с тем тяжесть прошедших лет, у Тарабрина что-то заныло внутри, сжимаясь в липкий холодный комок где-то под рёбрами. Память, как назло, подкладывала всё новые и новые картинки воспоминаний, и каждая минута которых будто бы прошла вот только что. Утекла сквозь пальцы. Растворилась, как сигаретный дым.
- Проходи, Тарабрин, - снова нарушил молчание Каретников, - что у тебя за процедура?
Сухой и чёрствый ком царапал горло капитана милиции, то ли от вновь подступающего колкого кашля, то ли оттого, что от этой встречи перехватило дыхание. Он не мог отвести от Антона взгляд, перебирая в голове тысячи вариантов, как такое могло случиться. Какова была вероятность того, что в многомиллионном городе, среди сотен тюрем, больниц и судеб они встретятся вновь?
Устав ждать ответа, Каретников неуверенно махнул рукой в сторону аппарата, а потом вновь заговорил.
- Ты пришёл лечиться или на меня посмотреть, Тарабрин? – он легко усмехнулся и опустился на стул, проходя за ширму. Тимофей на негнущихся ногах прошёл за ним, отчего-то не решаясь даже сесть на кушетку.
- Послушай, Антон, я… - он нахмурился, на лбу появились морщинки, которые не пощадили и его. И несмотря на то, что Тима выглядел всё так же подтянуто и моложаво, его когда-то чёрные волосы почти полностью покрылись серебристым пеплом седины, а под глазами залегли тёмные тени.
- Не ожидал меня встретить, да, Тимофей? – бывший хирург усмехнулся, - хочешь знать, как я здесь оказался, и почему меня выпустили? – он кивнул на кушетку, - Ложись.
Как загипнотизированный, капитан опустился на кушетку и едва успевал следить за тем, как электроды мелькают в пальцах врача. Он всё время пытался прочитать в глазах Каретникова больше, чем он слышал. Всё время пытался поверить в произошедшее, а самое главное – не совершает ли он сейчас главную ошибку в своей жизни, ложась на его процедуру?
- Меня выпустили досрочно, как ты видишь. – тонкие провода словно специально спутались в узелки, и Антон Каретников медленно распутывал их, и так же медленно, мерно лилась его речь. – За примерное поведение. – в его голосе послышались знакомые Тимофею нотки и он чуть сжал пальцами больничную клеёнку под собой. – О, я подал столько апелляций, Тима, ты бы знал.
Тарабрин услышал, что тот улыбается, и содрогнулся про себя, вспоминая жуткую, совершенно безумную улыбку хирурга Каретникова тогда, в его ординаторской…
- Кроме того, в тюрьме я провёл несколько сложных операций, представляешь? – ловкие пальцы продолжали перебирать электроды, а странная улыбка не сходила с губ врача, - Хотя это и запрещено. Но дело в том, что врачи там оказались совсем никудышные…а я спас троих человек.
Наконец Антон поднял голову и посмотрел прямо Тиме в глаза, чего он почти не ожидал.
- Каретников, ты знаешь, что я…
- …не простил меня? Знаю, Тарабрин. – он легко усмехнулся, садясь на стул рядом с кушеткой, - Раздевайся.
- Что?! – Тимофей резко сел, собираясь встать, - ты что, Каретников?! Ты совсем умом-то повредился?! Ты вообще соображаешь, что ты творишь? Да тебе лечиться… - Тарабрин говорил захлёбываясь, по коже даже под одеждой прошёл мороз.
- Тарабрин, - всё так же мягко и насмешливо, почти нежно обхватывая слова, произнесли губы Антона Каретникова, - я не могу поставить тебе электроды на кофту, понимаешь? Это тебе лечиться надо, у тебя, кажется, вялотекущее воспаление лёгких, а это очень серьёзно.
Капитан Тарабрин осел на кушетке. Сердце глухо колотило по рёбрам, как по прутьям решётки. В ушах зашумело, словно накатили волны за бортом теплохода…
Он молча лёг, прикрывая глаза, медленно расстёгивая толстовку. Сухие тёплые пальцы врача коснулись его футболки, задирая её, проводя ладонью по коже вверх. Следом кожа сморщилась под присосками, а сверху вновь опустилась его собственная кофта. От раздирающих душу эмоций, накативших вслед за прикосновениями, Тимофей задрожал и закрыл глаза. Он проклинал себя за то, что даже не слова не смог нормально сказать, за то, что только что вел себя как подросток-дегенерат, который из-за своих комплексов в чужих словах видит намёки. А голос Каретникова, баюкающий и тихий, всё продолжал говорить.
- Я все эти шесть лет думал, Тимофей… Думал о жизни, о смерти. О мести…О справедливости. И, знаешь, что? - изменившиеся интонации снова дали оперативнику понять, что их обладатель улыбается, - Я понял очень важную вещь, Тарабрин. Я понял, что мог совершить страшную ошибку, но не совершил её. Я не тот человек, который жалеет о содеянном, ты знаешь меня. Но об этом я мог пожалеть, Тима.
Антон Каретников встал и подошёл к своему столу, быстро черкнув что-то на справке Тимофея Тарабрина. Потом достал из ящика стола сигареты и щёлкнул зажигалкой. В процедурном кабинете было категорически запрещено курить, но капитан понимал мужчину сейчас. Он жалел, что кашель мучает его настолько, что сам он не мог бы закурить, даже если бы захотел.
- Если бы я убил тебя тогда, я не смог бы тебя сейчас увидеть. – хрипло и глухо, словно прямо из самого прошлого, произнёс бывший хирург. – И сейчас я понимаю, от чего ты меня спас, Тарабрин. Я не знаю, что понял ты за эти шесть лет, но я хотел бы спросить тебя…Счастлив ли ты?
Тимофею показалось, что по электродам, по тоненьким цветным проводам прямо от слов Антона поступает открытый электрический ток, пронзающий всё тело, обжигающий и сжигающий сердце, минуя всё остальное; пронзительно и болезненно…
Голос Каретникова звучал всё тише, а потом вдруг остановился у самого уха Тимофея, касаясь горячим дыханием, мягкими тёплыми губами краешка мочки.
- Я счастлив, Тарабрин…а ты?

И лед тебя коснется и жар – замри, очнись
Спокойною и легкой рукой листая дни
И рвутся струны сами собой
Как будто обрывается свет…

Капитан Тарабрин вздрогнул от чужого прикосновения и понял, что заснул. Над ним склонилась пожилая женщина, которая собирала с него электроды, сматывая проводки.
- Извините… - пробормотал мужчина.
- Ничего страшного, выздоравливайте, - улыбнулась она и отошла за шторку.
Тимофей сел и потёр виски.
- Ещё такой вопрос, уважаемая, а доктор Каретников уже ушёл?
- Каретников?.. – удивлённо переспросила женщина, поворачиваясь к Тиме. – Какой Каретников? Я работаю одна в этом кабинете. Может быть, вы перепутали…спросите в регистратуре, молодой человек.
- Спасибо…Извините.
Двигаясь ещё словно в полусне, Тарабрин одел обувь и спустился в регистратуру; натягивая куртку, наклонился к окошечку.
- Девушка, милая, скажите пожалуйста, где мне найти доктора Каретникова?
- Каретникова? – большие глаза раскрылись и она похлопала пушистыми ресницами.
- Да, Антона Андреевича…
Девушка прищурилась, чуть насмешливо глядя на Тимофея.
- А у нас такой не работает! Вы что-то перепутали, мужчина. – и легко повела плечами, улыбнувшись.
Капитан Тарабрин медленно отошёл от окна и вышел на улицу. Всё так же лил дождь, сумерки начинали сгущаться над городом, и первые фонари растеклись под ногами в лужах ярким масляным светом. Тимофей добрёл до остановки и достал сотовый телефон из кармана, набрал несколько цифр и дождался ответа…
… мимо проходили люди и несколько раз прошли маршрутки и нужный автобус. А Тимофей Тарабрин сидел и смотрел в погасший экран телефона. Антон Каретников умер от воспаления лёгких в тюрьме чуть больше месяца назад.

…А может быть и нет…
А может быть и нет.