Перед тем как лечь дрыхнуть, или, как говорит Эраст Петрович, попасть в объятья Морфея, Скорик рассматривал в маленьком круглом зеркальце свою побитую личность. Отражение не могло не удивлять – от чудодейственных мазей господина Неймлеса, которыми он саморучно смазывал Сеньке нос и лоб уже третий день, опухлости сошли почти начисто. Вот диво дивное! Какие все-таки китаёзы, то есть тьфу, японцы! – умные. Зря, пожалуй, простой народ так на них бычится. Вон мазей каких навыдумывали! Небось, и от смерти скоро лекарство сочинят. Эх... Было б приворотное для Смерти... Интересно, было у них чего с господином Неймлесом али нет? Да не могло не быть, пожалуй, уж больно он красив...

Легок на помине, Эраст Петрович появился в спальне тотчас же, как Сенька о нем подумал. В завсегдашнем своем авантажном шелковом халате, с сеточкой на волосах. Вид у него был слегка задумчивый, как, впрочем, каждый вечер. Возвращался он затемно невесть откуда, а потом все думал, думал, лоб свой гладкий морщил, щелкал зелеными бусиками, благодаря которым и оказался Скорик сейчас в доме Эраста Петровича, короче, по-ихнему – дедуктировал. Сенька слышал уже не раз, что прибыл господин Неймлес на родину по какому-то важному делу, раскрыть какое-то злодейство, небось. А какое – кто ж Сеньке скажет? Он Масу-сенсея все хотел разболтать, но тот ни в какую, злится даже на чрезмерное его, Сенькино, любопытство. «Меньсе дзнаесь – курепсе спись», говорит. Ну да ладно.

– Все любуетесь собой, Скориков? – иронично произнес Эраст Петрович. – К-красивы, красивы, спору нет!

Вечно он издевается! Скорик сунул зеркальце под подушку, уселся на своей жесткой (у господина Неймлеса и то помягче, он щупал!!!) подстилке, сложивши по-турецки ноги, и руки заодно скрестил на груди. Надулся.

– Ну вы меня смешите, Скориков, ей-богу! Что вы все обижаетесь? – Эраст Петрович мягко усмехнулся и тоже стал усаживаться по-турецки на своей подстилке, а Сенька думал, что сразу спать уляжется. – К-какую хорошую идею вы мне подали – посидеть в позе лотоса. Оч-чень к-концентрирует!

Это господиново протяжное «оч-чень» обычно появлялось, когда он бывал в хорошем расположении духа. Но Сенька все равно дулся за его шутки, больно гордость у Сеньки была чувствительная.

– Вечно вы, Эраст Петрович, меня подзуживаете, насмехаетесь! Будто я какой голодранец без понятий! – Сенька старался не смотреть в глаза господину Неймлесу, а изучал взглядом свои новехонькие белые кальсоны – единственное, что на нем было из одежды. \

– Ах, Скориков, – Эраст Петрович вдруг блаженно прикрыл глаза, – как же мне нравится слушать эти ваши к-колоритные словеса! По правде сказать, я так скучал по ним, будучи за г-границей!

– Ну вот, опять!!! – Скорик даже непроизвольно кулаки сжал. – Эраст Петрович, вот я вас попросил, а вы опять насмехаетесь!!!

– П-помилуйте, Скориков! – брови Эраста Петровича, красивые, будто у куклы фарфоровой, взметнулись вверх в неподдельном изумлении. – Где же тут насмешка? Я п-правду говорю, вот вам крест! Скучал по русской речи!

– Ничего, еще немножко, и научусь я всем вашим культурным словам, и не будет вам повода смеяться! – заявил Сенька и, совсем разобидевшись, быстро забрался под одеяло.

– П-погодите, Скориков! – Эраст Петрович вдруг резво поднялся. – Дайте-ка, я надену на вас вашу любимую «гранд-фасон», в противном случае ваша великолепная стрижка «мон-анж» за ночь п-пострадает!

– Будто я сам не смогу ее нахлобучить! – фыркнул Скорик, садясь.

– Да видел я, как вы ее нахлобучиваете. Совершенно неправильно! Волосы ведь нужно п-пригладить, придать им такую форму, какую желаете лицезреть на утро.

Когда господин Неймлес приблизился к нему, Сенька собрался встать, но Эраст Петрович надавил на его плечо и сам опустился, поджав ноги, перед сидящим Сенькой. Было это странновато. Скорик посмотрел в его небесные глаза и узрел в них непонятное, будто лихое что-то, по-культурному – азартное. Эраст Петрович стал, как цирюльник заправский, кончиками пальцев взбивать его волосы. Чего только он не умеет, ей-богу! Отчего всегда так приятно, когда в волосах шурудят, подумалось Сеньке. Ажно мурашки по коже... Упаковав Сенькину шевелюру в сеточку, господин Неймлес еще на несколько мгновений задержался подле Скорика, положив ладони на свои колени, а потом встал, потушил свой диковинный японский абажур и сбросил халат. Как Сенька уже успел заметить, пребывать в объятьях Морфея Эраст Петрович имел обыкновение в костюме Адама. Неведомо зачем Сенька внимательно следил за его обнажением, в который раз восторгаясь благолепием мышц... Доследился!

– Что вы меня так п-пристально разглядываете, Скориков? – тихо-тихо спросил Эраст Петрович, вовсе не оборачиваясь. – Мне, право, неловко... – и юркнул, шельма, под одеяло.

Юркнуть-то юркнул, но успел Сенька заметить, что... кхм... его физическое состояние претерпело некоторые изменения. По-нормальному говоря, случился стояк. О Смерти размечтался что ли, бесовская натура? Вон и лег на бок, чтобы Сеньке незаметна была его консистенция. Или консистенция сюда не подходит? Да пошли они в качель, словеса эти культурные!!! Лежит на боку и, выходит, к Сеньке лицом. Глаза закрыты, не шелохнется, будто помер. Даже дыхания не слыхать. Одна рука под головой, другая на бедре. Наверное, у японцев научился так лежать беззвучно. Непонятно, по какой такой причине, но сон у Скорика совсем прошел. Лежал на боку и глазел на господина Неймлеса. А что как он опять почувствует? Знаем мы его, лучше не глазеть. Лег Сенька на спину, руки под головой скрестил. Лежит-лежит, а сон не идет. В голове черт ногу сломит: то объятья Смерти вспоминаются, то как Эраст Петрович с нею говорил, то как они с ним в ватер-клозете за Смертьиной «собачей свадьбой» наблюдали...

Вот те раз!!! Да неужто?!.. Как это сразу-то не смикитил?!..

Поползла в Скорикову голову вереница случаев, то бишь инцидентов... Еще когда свирепый от беготни за ним Эраст Петрович с Масой явился его забирать из железнодорожной гостиницы к себе, уж больно нежно он его за плечи держал, все к свету разворачивал, сжимал пальцами, да несильно, вроде как и ласково... Спать в своей комнате определил, а не с Масой-сенсеем... Чуть что – за руку берет... А тогда, в клозете Смертьином, как он ему спускаться-то помогал??? Какой хитровский станет так ласково тебе помогать с забора слезть? За талию придерживал, бес, потом за подмышки, к себе все норовил прижать! А потом, когда Скорик все лбом от увиденного срама о косяк стукался, сначала просто постукивал по макушке, а потом и забылся, стал в волосах копаться, гладить. И не шевелился Сенька вовсе, а он все равно гладил... А как трепетно мазью его лечил, по лицу пальцами своими длинными елозил... Вот матушки-светы!!! К бугру угодил!!! Спаси и сохрани мя, Хос-спади!!!...

То-то он про этих инфернальных женщин городил. Морщился все. Знамо дело, ему все они инфернальными мерещатся! Стали всплывать воспоминания хитровской шпаны, которые соглашались по полному безденежью и голоду-холоду, чтоб их немногочисленные местные бугры кобелили. Криком кричали от боли, говорят, помереть хотели. А тех ихние крики только и распаляли... Страх-то какой, Хос-спади... Да за что ж Сеньке, горемычному, такие напасти?!...

– О чем вы думаете сейчас, Скориков? – донесся тихий голос.

Скорик от страха съежился, молчит. Мысли, дьявол, читает, что ли? Откуда знает, что не сплю, что думаю? Хоть к Зот Ларионычу сейчас, только б отседова!!!..

– Да ладно, Скориков, я же вижу, что вы не спите. Мне вот самому не спится... Д-давайте, что ли, выпьем, может, разморит... П-принесите из кухни сакэ, Маса каждый вечер на всякий случай разогревает и ставит на столе, она не п-портится. Да, и две п-пиалы.

Заикается чаще обычного. Стало быть, волнуется. Вот шельма, соблазняет! Все как в шалавнике – перед грехом надо выпить, чтоб стыд долой. Боже-боже... И отказать боязно... Еще, чего доброго, побьет, снасильничает... Коли так уготовано, то лучше уж не брыкаться, себе на пользу...

– Выпить можно, – угрюмо буркнул Скорик и поплелся на кухню. Там и вправду на столе стояла теплая на ощупь шклянка с мутноватой японской водярой, да и чашки эти плоскодонные не пришлось долго искать. Интересно, соврал или нет, что Маса-сенсей каждый вечер ее греет? Или специально сегодня попросил, готовился?..

Пока плелся обратно в спальню страшную, продумывал Сенька, как же ему сейчас лучше себя повести. И, как назло, в голову лезла одна Масы-сенсея наука соблазнения... Ежели баба с норовом – будь зайчишкой, ежели сама зайчишка – будь кобелем. А что как и на господина Неймлеса эта наука сгодится? Раз уж беды не миновать, то хоть заради интереса испробовать – работает это дело на бугров или нет. Занятно, если да. Только вот не расскажешь никому и никогда. Ой, страшно-то как...

Вошел Скорик в темную спальню, а ноги предательски дрожат. Чего делать-то? Покумекал секунду да и сел боком, неудобно совсем, на край господиновой подстилки, которая помягче. Тот лежит, руки под головой сложил, крестик в темноте на крепкой груди поблескивает. Э-эх, а еще христианин!..

– Чего вы т-так напряжены, Скориков? – Эраст Петрович приподнялся на локте. – Разливайте.

– А вы чего? – буркнул Скорик, но тотчас же вспомнил о том, что решил испробовать японскую науку, и стал быстренько думать, как бы ягненочка изобразить поизобретательней.

– А с чего вы взяли, что я напряжен? – хитро как-то спросил господин Неймлес.

– Заикаетесь чаще обычного, – по-ангельски честно ответил Скорик и протянул ему неудобную, как и все японское, чашку.

– Вы оч-чень наблюдательны, – улыбнулся Эраст Петрович, принимая пиалу и слегка касаясь при этом кончиков Сенькиных пальцев. – И сообразительны. Д-думаю, что вы идеальный п-помощник для меня. Я рад, что нашел вас. Вернее, что вы меня нашли, так будет п-правильнее.

Ягненок, значит... Так-так-так... От страха совсем не кумекается. А может, не надо ягненка? Вдруг тогда у господина совсем крыша поедет, и он его в самых что ни на есть зверских формах... Ай, двум смертям не бывать!

– Да какой вам прок от меня, сироты неграмотного, – Скорик громко вздохнул, и получилось очень жалостно. Не зря учился заранее, прямо артист!

– Не скажите, – Эраст Петрович снова сел лотосом, при этом одеяло скрывало его конфузное состояние, о котором Сенька-то прекрасно знал. – Вы можете б-быть мне очень п-полезны. В самых разных смыслах. Маса – прекрасный п-помощник, но мне нужен и кто-то д-другой... Русский, чуткий, смышленый...

Скорик исправно тупил вздор, вздыхал, а у самого поджилки тряслись, хоть и сидел.

– Сядьте п-поудобнее, а то и впрямь как сирота, – Эраст Петрович чуть отодвинулся, и одеяло едва не соскользнуло с его срама, но он поспешно натянул его на бедра.

Последние Сенькины надежды избежать беды рушились аки карточный нужник... А от боли можно помереть? Говорят, что можно, вроде как от разрыва сердца... Скорик быстро осушил пиалу свою, теплая жидкость разлилась по нутру, страх немного отступил, не хуже, чем от дешевого вина хитровско-кабацкого.

– Да сирота я и есть, – с придыханием сказал Сенька и, набрав побольше воздуха и мысленно перекрестившись, юркнул под одеяло господина Неймлеса. Тот едва слышно охнул.

– Вот те раз... – удивленно пролепетал Эраст Петрович. Такого изумленного его голоса Сенька еще ни разу не слышал. – Вы что это?

– А вы разве не этого хотите, Эраст Петрович... – шептал Сенька самым что ни на есть шалавским голосом. И как у него это получалось? Актер Щепкин, ей-богу! Если б не так страшно было, перло б его от гордости за свои талантищи!

Господин Неймлес ответил не сразу. Отвернулся даже и, Сенька заметил, слегка закусил губу. Наверняка соображает, чего ответить. Соврать али нет. Вот как просто можно человека в тупик загнать, даже такого из себя важного, как Эраст Петрович.

– Я от вас требую правды, – неожиданно начал господин Неймлес, – посему не имею морального п-права лгать вам. Да, к моему огромному сожалению, я хочу этого... И мне очень стыдно...

«Очень» прозвучало уже обычное, а значит, действительно переживал Эраст Петрович, не до иронии ему было уже. Слыхивал Сенька от хитровских, что бугры завсегда дико переживают из-за своей натуры, но ничего поделать с собой не могут, это навроде как пристраститься к марафету: начал – и уж не остановишься никогда.

Верно говорят – судьба-злодейка. Стало отчего-то Скорику жалко господина Неймлеса. Голодранцем поживешь – ой как научишься в людях разбираться. Чувствовал Сенька всем своим нутром, что Эраст Петровичу и впрямь не по себе и стыдно. Да уж раз ты родился бугром, судорожно соображал Скорик, дык не твоя в том вина. Божеская какая-то ошибка, по-научному – казус. Или казус не ошибка? Ляд с ним! Нужно думать, чего дальше-то делать. Может, уйти в свою койку, пока Эраст Петрович стыдается? А вот не хотят ноги идти, черт их попутал!!! Самого себя не понимая, Скорик сел и задышал господину Неймлесу в плечо. Говорил уже вроде как кто-то другой за него, слова сами по себе вылетали:

– Да чего ж вы так переживаете, Эраст Петрович. Вы небось не виноваты, что вам такого хочется...

И плюх – лбом уткнулся в его плечо. На кой ляд?!..

Эраст Петрович вздрогнул всем телом.

– Ты так д-думаешь? – осторожно как-то спросил он, впервые перейдя с Сенькой на «ты». – А кто же виноват? Господь Бог?

– Ага, – уверенно ответил Скорик, радуясь почему-то этому «ты» из уст Эраста Петровича, вдыхая странный аромат мужского тела, носом его никогда ранее не нюханный, – это вроде как родиться калекой. Разве ж калека виноват, что таким родился? Бог его таким создал.

– То есть ты считаешь, что это б-болезнь? Или к-кара небесная? Что это, по-твоему?

– А вроде и не болезнь... – теперь уже Скорик по-настоящему задумался, отпрянул от Эраста Петровича и даже аккуратно, чтоб не сорвать сеточку, почесал репу.

Господин Неймлес повернулся к нему, и одеяло-таки соскочило с его бедер. От увиденного Сенька зажмурился. Неужто это туда пролезет?!.. Точно помереть недолго от боли будет... Скорик поежился и забыл даже о своих размышлениях.

– Т-тебе холодно, да? – спросил Эраст Петрович и стал медленно приближаться. Сенька машинально плюхнулся на подушку и задрожал. – Я т-тебя согрею сейчас...

Горячее, невероятно тяжелое тело Эраста Петровича опустилось на Сеньку, и стал он молиться про себя... Только вот слова молитв путались, в висках застучало, в животе свело... Господин Неймлес стал жадно, рьяно целовать Скорика в шею, в плечо... Так необычно... Совсем не так, как мамзельки во время практикумов... А как именно по-другому, сложно понять... Однако же не шло это дело ни в какое сравнение с бордельными радостями...

Эраст Петрович задышал тяжело и горячо, и оказалось это заразным делом – Сенька через минуту уже вторил ему своим дыханием. Казалось, что это тяжелое тело сейчас его раздавит... Вроде, бывало, и прыгали на Сеньке мамзельки в три раза его потолще, а так тяжело не было... Вот ведь загадка! Впечатать он его, что ли, в постель собрался? Дышать так тяжело... А от тяжести ли?..

Эраст Петрович становился неистов, руки его настойчиво заскользили по Сенькиным плечам, потом по бедрам, рот подобрался ко рту, язык проник внутрь... Черт-те что такое – приятно стало Сеньке!!!.. Захотелось этот язык своим общупать, захотелось руками обхватить это тело стальное... А почему захотелось – Бог его знает...

Вдруг Эраст Петрович дрогнул и отстранился. Сенькины руки неуклюже плюхнулись на простыни.

– П-прости меня, я не могу... Не имею п-права... Не имею п-права так с тобой п-поступить... Ты мне д-доверился, а я... Ты бы ведь не стал по своей воле, ведь т-так? П-прости меня, г-решного, ради Христа...

Вот тебе и раз! Неужто и вправду так стыдно ему? Хотя зачем ему теперь-то прикидываться? Сенька приподнялся на локтях, а в голову снова пришла японская наука. Что, Эраст Петрович, теперь вы ягненок? А что как...

– Ну идите же сюда, Эраст Петрович, у меня уже все клокочет внутри!!! – выпалил Сенька и уставился себе ниже пояса – и впрямь клокочет. Надо же, так все ладно у них выходило, что и не заметил даже, что и сам уже готов! Как само собой разумеющееся вышло это дело! Вот чудеса!

Эраст Петрович покосился на Сеньку ошарашенно. Он сидел, обхватив руками колени, и вид у него был самый что ни на есть сконфуженный. Казалось, будто бы он Сеньку побаивается... Ну дела-а-а!!!..

Скорик подался вперед всем телом, сорвал с волос свой «гранд-фасон», а затем подверг той же участи сетку господина Неймлеса. Она треснула под его пальцами, черные волосы Эраста Петровича растрепались, и Сенька ощутил непреодолимое желание зарыться лицом в этих волосах. Что он и сделал...

Руки его заскользили по впалому твердому животу господина Неймлеса, он крепко прижался своей грудью к его спине и целовал, целовал эти ароматные жестковатые волосы...

– Тебе что, знаком содомский г-грех? – задыхаясь, пролепетал Эраст Петрович.

– Чего-чего? – не понял Скорик. Он увлеченно целовал его в затылок уже запрокинутой назад головы.

– Ну как это т-там у вас называется?.. Мужеложство?

– Чего-о? – Сенька даже рассмеялся, уверенно обхватил Эраста Петровича за шею, стал лобызать ее горячо-горячо. – Что за слова такие диковинные?

– Ну я не знаю т-тогда... Как у вас на хитровке мужеложцев называли? П-педерастами?

– А... – смикитил наконец Скорик. – Буграми обычно кличут... – руки его пробирались по телу господина Неймлеса уже невесть куда.

– Так ты бывал с ними уже? – вроде как озабоченно спросил Эраст Петрович. Дышал он уже совсем тяжело, как в горячке.

– Нет, никогда, – немного обидевшись на подобное подозрение, ответил Скорик.

– Но ты... Ты такой г-горячий, Сеня...

Это «Сеня» звучало так необычно для Скорика, никогда никто его так не называл. Называли Скориком, Сенькой, шпаной, ублюдком, отродьем, сучьей мордой... Никогда не слышал он своего имени вот так, как принято у барчуков называть. И было потому не очень приятно его слышать, с одной стороны, но с другой...

С другой стороны, Сенька, стягивая кальсоны, уже сам себя не понимал. Напрочь перестал отвечать за свои действия. Тело стало будто чужое, жило своей собственной жизнью, извивалось, терлось о широкую спину господина Неймлеса, горело, изнывало... Эраст Петрович опустился на спину, а Скорик на него забрался и давай лобызать куда придется, куда губы достанут... Неимоверное творилось и с господином Неймлесом – он под ним будто обмяк, только и мог что дышать громко да временами постанывать. Очень уж Сеньке понравилось рот в рот целоваться, да при этом языком орудовать и чувствовать, как встречный язык там внутри твой ласкает. Потом все же стал под ним Эраст Петрович оживать – ладони по спине заскользили, а там гляди – и ниже, ногами обхватил Сеньку, к себе прижимает, будто боится, что сбежит. Да куда уж тут сбежишь, когда тело своего просит, с башкой не совещается!!! Слышится, да ушам не верится:

– Сеня... Сенечка... Я уже не могу, ну помоги же мне... Мочи нет...

Немного эти слова Сеньку отрезвили. А чего делать-то? Как помогать? Твердая мужская плоть господина Неймлеса против его собственной стоит, одна в одну упирается, ноет. Соскользнул Скорик с горячего тела чуть влево, бедра, однако, из уютной ложбинки меж крепких ног Эраста Петровича не выпуская, больно приятно там, и ухватил эту плоть... Ну чего еще можно придумать? Делай как себе!..

Застонал Эраст Петрович, задергался, бедро стальное меж Сенькиных ног впивается, а Сеньке того и надо – прижался всей плотью, от плеча до знамо чего, извивается, да при этом господину Неймлесу «помогать» не забывает. Вскоре вышла невиданная оказия – разрешился семенем прямо Эрасту Петровичу на живот, на бок, даже до шеи долетело. Чего только не бывает!!! Сказал бы кто, что вот так без рук может получиться, – не поверил бы и наказал за враки. Сил от этого поубавилось, забываться стал, но крепкие (железные пруты как пить дать гнут!!!) пальцы Эраста Петровича сжимались поверх его собственных, напоминали о деле. Через несколько стонов и он обмяк. Только влага осталась на Сенькиных пальцах. Захотелось ему руку вытереть, да неудобно как-то. О простынь, что ли, незаметно? Но тут Эраст Петрович взял эту самую его правую ладонь, поднес к губам, не открывая глаз, стал целовать, облизывать. Кошмар что делает, а почему-то не противно...

Лежал потом Сенька животом к животу на Эрасте Петровиче очень долго. Время вроде как застопорилось. Думать особо не думалось. Только что пережитое не давало заснуть, будоражило, всплывало в памяти. Вот это нагрешили!.. Как теперь такое замаливать? А ведь боялся, что кобелить его начнет господин Неймлес, нутро ему порвет... Вот ведь дурак, нарисовал себе страстей! Может, хитровские любители легкой деньги врали? Может, у них тоже все так было, как у них с Эрастом Петровичем? Жарко, сладко... Во всем теле истома, слабость... Лежи себе да слушай горячее дыхание, которое все тише и тише становится... Никак засыпает господин?..

– Не знаю, смогу ли т-теперь заснуть... – вновь проявил провидческие чудеса Эраст Петрович. – Тело все г-горит огнем... Ну и непрост же ты, Сеня, оказался... Неужто в п-первый раз?

Сенька шустро поднял свою вихрастую голову, вцепился в господиновы плечи пальцами:

– Вот вам истинный крест, Эраст Петрович! Впервые! Не знаю, как оно так само собой вышло!!!

– Ладно, верю, верю... – усмехнулся господин Неймлес. – П-просто я оч-чень удивлен твоей... ммм... п-прытью.

Приходит в себя, смекнул Сенька. Интонации любимые возвращаются, значит, уже не стыдно ему. Да и самому Скорику стыдно уже совсем не было. И вообще было ему легко. Даже и оттого еще, что к Смерти зря господина Неймлеса ревновал.

– Так значит, мы вроде калек с т-тобой? – шутливо на этот раз спросил Эраст Петрович.

– Ничего себе калеки! – Скорик и сам осмелел до шуток. – Такое выделывали!

И Сенька от всей души рассмеялся самым что ни на есть мальчишеским, задорным смехом. Засмеялся и Эраст Петрович, обхватил Скорика руками, чмокнул в щеку. Ничего такого страшного в этом, как его? – содомском грехе и нет. Вроде обычные товарищи, только раздетые и слишком уж неприлично друг к другу прижавшиеся. И Морфей их все-таки обнял... Немного погодя...